Но эти морды!..
Нет, на этих картинах перед моим взором предстала отнюдь не авторская
интерпретация увиденного им; это был настоящий ад - кромешный, отчетливый,
можно сказать, кристально ясный в своей поразительной объективности. Клянусь
всем святым, это было именно так! Человек этот отнюдь не был фантастом или
романтиком - он даже не пытался предъявить зрителю мешанину каких-то штрихов
и контуров, призматический срез, смутную зарисовку своих бредовых видений,
но демонстрировал холодно исполненную, сардонически уверенную картину
какого-то вполне реального, механистического, прочно устоявшегося кошмарного
мира, который он сам видел со всей отчетливостью и ясностью, причем наблюдал
непосредственно и пристально. Одному лишь Господу Богу ведомо, что это мог
быть за мир и где Пикмэн лицезрел все эти порожденные преисподней образы,
которые беспрестанно скакали, ползли, куда-то спешили. Однако, что бы ни
являлось прототипом всех этих сюжетов, одна вещь для меня оставаясь
совершенно ясной: во всех отношениях - как в концепции своего творчества,
так и в манере исполнения - он оставался скрупулезным, старательным, можно
сказать, почти научным реалистом.
Затем хозяин дома повел меня вниз, в подвал, где располагалась сама его
студия, и я невольно содрогался, проходя мимо полотен, на которых были
сделаны лишь отдельные наброски будущих сюжетов. Дойдя до конца
заплесневелой лестницы, он направил луч фонаря в угол большого открытого
пространства, высветив округлую кирпичную кладку колодца - да, мне
действительно показалось, что это было нечто вроде прорытого в земляном полу
большого колодца. Когда мы подошли к нему поближе, я увидел, что в диаметре
он достигал полутора метров, причем стены были не менее тридцати сантиметров
в толщину и сантиметров на двадцать возвышались над полом. Одним словом, это
была солидная работа семнадцатого века, хотя в подобных вещах легко и
ошибиться.
По словам Пикмэна, это было именно то, о чем он говорил, - вход в сеть
туннелей, заполнявших пространство под холмом. Я обратил внимание, что
сверху колодец не был заложен кирпичом и закрывала его лишь толстая
деревянная крышка округлой формы. Я невольно поежился, подумав обо всех тех
существах, которые могли иметь отношение к этому сооружению, если,
разумеется, дикие намеки Пикмэна не были всего лишь пустой риторикой. После
этого мы поднялись на пару ступеней и через узкую дверь прошли в довольно
просторную комнату с деревянным полом и оборудованную, как студия.
Ацетиленовая горелка обеспечивала необходимый для работы минимум освещения.
Незавершенные картины, укрепленные на мольбертах или стоявшие
прислоненными к стенам, казались столь же зловещими, как и готовые работы
наверху, и со всей отчетливостью демонстрировали дичайшее мастерство этого
художника. Сцены были проработаны с высочайшей скрупулезностью, а
карандашные штрихи красноречиво указывали на то, что Пикмэн старался с
максимальной точностью передать правильную перспективу и соблюсти нужные
пропорции. Даже сейчас, с учетом всего того, что я знаю, смею утверждать,
что человек этот был великим художником. Особый же мой интерес привлекла
стоявшая на столе большая фотокамера - Пикмэн пояснил, что пользуется ею при
создании фоновых сюжетов своих полотен. В самом деле, гораздо удобнее было
срисовывать их с фотографии прямо здесь, в студии, чем таскать с собой по
городу этюдник в поисках нужной сцены или сюжета. Он считал, что фотография
ничуть не хуже натуры или живой модели, особенно когда речь идет о
длительной работе, и добавил, что довольно часто пользуется камерой.
Было во всех тех тошнотворных сюжетах и полузавершенных чудовищах,
глазевших на меня буквально из каждого угла студии, что-то очень тревожное.
Неожиданно Пикмэн открыл один довольно большой холст, стоявший чуть в
стороне от света, и при виде его я уже не мог сдержать самого настоящего
возгласа ужаса - второго за ту ночь. Эхо от него еще долго отражалось от
сумрачных сводов древнего и затхлого подвала, но он все же помог мне
выплеснуть наружу хотя бы часть того дикого возбуждения, которое было готово
вот-вот взорваться истерическим смехом. Боже Праведный! Элиот, я и до сих
пор не знаю, где там кончалась реальность и начиналось поистине болезненное
воображение. Мне кажется, на земле попросту не могло возникнуть подобного
видения.
Это было колоссальное, совершенно непонятное и абсолютно богопротивное
существо с пылающими красными глазами; в своих костлявых лапах оно держало
какой-то предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался человеческим
телом, и оно вгрызалось в его голову, подобно тому, как нетерпеливый ребенок
пытается откусить край неподатливого леденца. Поза чудовища была чем-то
похожей на сидение на корточках, причем создавалось ощущение, что оно в
любой момент готово бросить свою добычу и отправиться на поиски более
сочного лакомства. Но, черт побери, даже не сам по себе изображенный на
картине объект являлся источником охватившей меня дикой паники, не его
собачья морда с торчащими ушами, налитыми кровью глазами, плоским носом и
истекающими слюной губами; и не чешуйчатые лапы, не заплесневелое тело, не
похожие на копыта ноги - нет, ничего подобного, хотя каждой из этих деталей
вполне хватило бы на то, чтобы окончательно лишить впечатлительного человека
остатков рассудка.
Нет, Элиот, это была техника - все та же проклятая, нечестивая,
совершенно противоестественная техника исполнения! Будучи, надеюсь, также
живым существом, я еще ни разу не видел, чтобы на полотне с таким
ошеломляющим правдоподобием было запечатлено дыхание жизни. Изображенное там
чудовище взирало на меня и пожирало свою добычу, вгрызалось в нее и
смотрело, - и я понимал, что лишь временная приостановка действия всех
законов природы могла позволить человеку нарисовать подобное без модели, не
заглянув хотя бы краем глаза в саму преисподнюю, что было доступно лишь
человеку, продавшему свою душу дьяволу.
К свободной части холста кнопкой был прикреплен сильно закрученный
кусок какой-то бумаги, - очевидно, это была фотография, с которой Пикмэн
срисовывал зловещий фон для своей новой картины. Я уже потянулся было
вперед, чтобы развернуть ее, когда внезапно заметил, что Пикмэн вздрогнул,
словно у него над ухом выстрелили из пистолета. С того самого момента, когда
мой порожденный шоком вопль сотряс сводчатое помещение темного подвала, он
вслушивался во что-то, и сейчас его словно поразил страх, который, хотя и
совершенно непохожий на мой собственный, в своей основе имел нечто скорее
материальное, нежели духовное. Он выхватил откуда-то револьвер и сделал мне
знак замолчать, после чего вышел, притворив за собой дверь.
Мне показалось, что на мгновение я словно окаменел. Также начав
прислушиваться, я, кажется, и в самом деле разобрал доносившийся непонятно
откуда слабый звук какого-то то ли шевеления, то ли стремительного бега,
вслед за чем последовала серия коротких отрывистых повизгиваний и у даров,
источник которых также оставался для меня совершенно непонятным.
1 2 3 4 5 6
Нет, на этих картинах перед моим взором предстала отнюдь не авторская
интерпретация увиденного им; это был настоящий ад - кромешный, отчетливый,
можно сказать, кристально ясный в своей поразительной объективности. Клянусь
всем святым, это было именно так! Человек этот отнюдь не был фантастом или
романтиком - он даже не пытался предъявить зрителю мешанину каких-то штрихов
и контуров, призматический срез, смутную зарисовку своих бредовых видений,
но демонстрировал холодно исполненную, сардонически уверенную картину
какого-то вполне реального, механистического, прочно устоявшегося кошмарного
мира, который он сам видел со всей отчетливостью и ясностью, причем наблюдал
непосредственно и пристально. Одному лишь Господу Богу ведомо, что это мог
быть за мир и где Пикмэн лицезрел все эти порожденные преисподней образы,
которые беспрестанно скакали, ползли, куда-то спешили. Однако, что бы ни
являлось прототипом всех этих сюжетов, одна вещь для меня оставаясь
совершенно ясной: во всех отношениях - как в концепции своего творчества,
так и в манере исполнения - он оставался скрупулезным, старательным, можно
сказать, почти научным реалистом.
Затем хозяин дома повел меня вниз, в подвал, где располагалась сама его
студия, и я невольно содрогался, проходя мимо полотен, на которых были
сделаны лишь отдельные наброски будущих сюжетов. Дойдя до конца
заплесневелой лестницы, он направил луч фонаря в угол большого открытого
пространства, высветив округлую кирпичную кладку колодца - да, мне
действительно показалось, что это было нечто вроде прорытого в земляном полу
большого колодца. Когда мы подошли к нему поближе, я увидел, что в диаметре
он достигал полутора метров, причем стены были не менее тридцати сантиметров
в толщину и сантиметров на двадцать возвышались над полом. Одним словом, это
была солидная работа семнадцатого века, хотя в подобных вещах легко и
ошибиться.
По словам Пикмэна, это было именно то, о чем он говорил, - вход в сеть
туннелей, заполнявших пространство под холмом. Я обратил внимание, что
сверху колодец не был заложен кирпичом и закрывала его лишь толстая
деревянная крышка округлой формы. Я невольно поежился, подумав обо всех тех
существах, которые могли иметь отношение к этому сооружению, если,
разумеется, дикие намеки Пикмэна не были всего лишь пустой риторикой. После
этого мы поднялись на пару ступеней и через узкую дверь прошли в довольно
просторную комнату с деревянным полом и оборудованную, как студия.
Ацетиленовая горелка обеспечивала необходимый для работы минимум освещения.
Незавершенные картины, укрепленные на мольбертах или стоявшие
прислоненными к стенам, казались столь же зловещими, как и готовые работы
наверху, и со всей отчетливостью демонстрировали дичайшее мастерство этого
художника. Сцены были проработаны с высочайшей скрупулезностью, а
карандашные штрихи красноречиво указывали на то, что Пикмэн старался с
максимальной точностью передать правильную перспективу и соблюсти нужные
пропорции. Даже сейчас, с учетом всего того, что я знаю, смею утверждать,
что человек этот был великим художником. Особый же мой интерес привлекла
стоявшая на столе большая фотокамера - Пикмэн пояснил, что пользуется ею при
создании фоновых сюжетов своих полотен. В самом деле, гораздо удобнее было
срисовывать их с фотографии прямо здесь, в студии, чем таскать с собой по
городу этюдник в поисках нужной сцены или сюжета. Он считал, что фотография
ничуть не хуже натуры или живой модели, особенно когда речь идет о
длительной работе, и добавил, что довольно часто пользуется камерой.
Было во всех тех тошнотворных сюжетах и полузавершенных чудовищах,
глазевших на меня буквально из каждого угла студии, что-то очень тревожное.
Неожиданно Пикмэн открыл один довольно большой холст, стоявший чуть в
стороне от света, и при виде его я уже не мог сдержать самого настоящего
возгласа ужаса - второго за ту ночь. Эхо от него еще долго отражалось от
сумрачных сводов древнего и затхлого подвала, но он все же помог мне
выплеснуть наружу хотя бы часть того дикого возбуждения, которое было готово
вот-вот взорваться истерическим смехом. Боже Праведный! Элиот, я и до сих
пор не знаю, где там кончалась реальность и начиналось поистине болезненное
воображение. Мне кажется, на земле попросту не могло возникнуть подобного
видения.
Это было колоссальное, совершенно непонятное и абсолютно богопротивное
существо с пылающими красными глазами; в своих костлявых лапах оно держало
какой-то предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался человеческим
телом, и оно вгрызалось в его голову, подобно тому, как нетерпеливый ребенок
пытается откусить край неподатливого леденца. Поза чудовища была чем-то
похожей на сидение на корточках, причем создавалось ощущение, что оно в
любой момент готово бросить свою добычу и отправиться на поиски более
сочного лакомства. Но, черт побери, даже не сам по себе изображенный на
картине объект являлся источником охватившей меня дикой паники, не его
собачья морда с торчащими ушами, налитыми кровью глазами, плоским носом и
истекающими слюной губами; и не чешуйчатые лапы, не заплесневелое тело, не
похожие на копыта ноги - нет, ничего подобного, хотя каждой из этих деталей
вполне хватило бы на то, чтобы окончательно лишить впечатлительного человека
остатков рассудка.
Нет, Элиот, это была техника - все та же проклятая, нечестивая,
совершенно противоестественная техника исполнения! Будучи, надеюсь, также
живым существом, я еще ни разу не видел, чтобы на полотне с таким
ошеломляющим правдоподобием было запечатлено дыхание жизни. Изображенное там
чудовище взирало на меня и пожирало свою добычу, вгрызалось в нее и
смотрело, - и я понимал, что лишь временная приостановка действия всех
законов природы могла позволить человеку нарисовать подобное без модели, не
заглянув хотя бы краем глаза в саму преисподнюю, что было доступно лишь
человеку, продавшему свою душу дьяволу.
К свободной части холста кнопкой был прикреплен сильно закрученный
кусок какой-то бумаги, - очевидно, это была фотография, с которой Пикмэн
срисовывал зловещий фон для своей новой картины. Я уже потянулся было
вперед, чтобы развернуть ее, когда внезапно заметил, что Пикмэн вздрогнул,
словно у него над ухом выстрелили из пистолета. С того самого момента, когда
мой порожденный шоком вопль сотряс сводчатое помещение темного подвала, он
вслушивался во что-то, и сейчас его словно поразил страх, который, хотя и
совершенно непохожий на мой собственный, в своей основе имел нечто скорее
материальное, нежели духовное. Он выхватил откуда-то револьвер и сделал мне
знак замолчать, после чего вышел, притворив за собой дверь.
Мне показалось, что на мгновение я словно окаменел. Также начав
прислушиваться, я, кажется, и в самом деле разобрал доносившийся непонятно
откуда слабый звук какого-то то ли шевеления, то ли стремительного бега,
вслед за чем последовала серия коротких отрывистых повизгиваний и у даров,
источник которых также оставался для меня совершенно непонятным.
1 2 3 4 5 6