Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Никогда больше не увидят свет мои глаза… Никогда не увижу ваши лица. Я – инвалид. Обуза. Весь мой мир – лишь то, к чему я могу прикоснуться, потрогать, понюхать, услышать. А мне так хочется все это еще и видеть! Все мои надежды и мечты распались в прах. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я – художник. Я верил, что мои картины принесут мне счастье. Я и сейчас вижу во сне то, что хотел бы запечатлеть на полотне. Но я не могу этого сделать. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Перед самым призывом в армию я заканчивал портрет сестры во весь рост. Как-то за работой я сказал ей: «Вот увидишь, я добьюсь признания, непременно добьюсь! Судьба улыбнется нам. Дядя' будет рад, что я – художник, тетя тоже перестанет коситься… Мы не будем больше сидеть у них на шее. Удача придет! Я это чувствую, чувствую уже сейчас! Призрак победы маячит передо мной. Только еще чуть-чуть терпения!» Сестра верила мне. И не только сестра. Верили и мои друзья. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я выставлял свои картины, и один уважаемый критик дал о них весьма лестный отзыв. И вот молодой художник, уже почти уверенный, что признание идет к нему, внезапно теряет на войне зрение. Разумеется, ничего удивительного в этом нет. (Пауза.) От судьбы не уйдешь – нелепо жаловаться на нее. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я не хотел убивать и не хотел быть убитым. Я был против войны, которую начало государство. Но меня послали на фронт. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. И я пошел воевать. Стрелял. Участвовал в расстреле несчастного вражеского лазутчика. Я мысленно просил у него прощения, молился за него и нарочно целился мимо, но спасти, избавить его от страха смерти не мог. Его лицо до сих пор стоит передо мной. Какая-то неведомая сила заставила меня действовать против собственной воли. Что это за сила – не знаю. Но я не мог ей сопротивляться. Может быть, потому, что сам боялся смерти… Неужели все дело в этом?…
Сидзуко. Не могу так быстро.
Входит служанка.
Служанка. Сидзуко-сан, вас просит к себе хозяйка. Сидзуко. Скажи, что я приду. Служанка. Слушаюсь. (Выходит.) Сидзуко. Сейчас вернусь! Хиродзи. Хорошо, ступай!
Сидзуко уходит. Хиродзи берет карандаш и пробует писать. В отчаянии стонет, ложится на спину.
Служанка (входя). К вам гость.
Хиродзи. Кто?
Служанка. Господин Нисидзима – он так себя назвал.
Хиродзи. Кто?! Нисидзима?! Скорее зови. Извинись, что не прибрано, и скажи Сидзуко, что пришел Нисидзима. Служанка. Слушаюсь.
Оставшись один, Хиродзи как будто молится про себя. Появляется Нисидзима в сопровождении служанки.
Служанка. Добро пожаловать. Садитесь, пожалуйста. (Предлагает подушку.) Нисидзима. Спасибо.
Служанка (к Хиродзи). Пожаловали… (Уходит.) Хиродзи. Как хорошо, что вы пришли. Спасибо! Нисидзима. Что вы! Не стоит благодарности.
Кланяются друг другу, некоторое время молчат.
Извините, что долго не отвечал, – я только вчера вернулся из поездки… Утром прочитал рукопись, сразу же хотел написать вам, но потом решил, что лучше сам зайду и обо всем поговорю. Вы живете совсем рядом.
Хиродзи. Большое спасибо!
Нисидзима. Я считаю, что повесть удалась. Другой не мог бы написать так. Разумеется, есть некоторые недостатки, но вы сумели вложить в произведение всю жизнь – наполнить его своею кровью и слезами. Я почувствовал это, еще когда смотрел ваши картины. И теперь отчетливо ощутил, что и те картины и рукопись написаны одним человеком. Поздравляю с удачей. Не подумайте, что я говорю это из жалости…
Хиродзи. Значит, получилось?
Нисидзима. Я считаю, что да. Нельзя сказать, что в тексте нет никаких шероховатостей, но страдания вашей души отчетливо проступают в каждой строке. Видно, вы многое пережили…
Хиродзи. Знаете, я даже был близок к самоубийству. Сам удивляюсь, что до сих пор жив. Все это благодаря сестре. Она так радовалась, когда я вернулся домой – пусть калекой, но живым! Да и потом она прощала мне страшные приступы раздражительности, гнева – у Сидзуко были все основания возненавидеть меня. Просто счастье, что у меня есть такая сестра – без нее я потерял бы последнюю опору в жизни.
Нисидзима. Да, вам пришлось тяжело! Поверьте, я сочувствую всей душой!
Хиродзи. Во всяком случае, нужны огромные усилия, чтобы вновь стать нормальным человеком. Последнее время я много думаю о Хокиини Ханава. Он, правда, сейчас уже почти забыт, но его пример меня вдохновляет. Известно, что Бакин или Мильтон, ослепнув, диктовали свои произведения. Но к тому времени они были уже прославленными писателями. Другое дело – Элен Келлер… Думая о ней, я как-то воодушевляюсь. Не хочу уступать другим хотя бы в настойчивости. Это я для себя твердо решил. И я своего добьюсь… Только пока плохо представляю, каким образом. Как художник я все же был немного известен – я лишился зрения как раз тогда, когда меня только начали признавать. Мысленно я и сейчас рисую. Часто вижу во сне, что пишу картины. А когда просыпаюсь, бывает, даже кричу – до того больно. Помните, я писал в своей повести – глухой может сочинить музыку, но слепому картину не написать… Все же временами мне кажется, что простой рисунок можно было бы сделать. Но, видимо, только кажется… От скуки порой я пробую… (Показывает свои рисунки.)
Нисидзима. Это ваш автопортрет?!
Хиродзи. Да, здесь я еще зрячий.
Нисидзима. О! Это жена Такаминэ?!
Хиродзи. Похожа?!
Нисидзима. Очень похожа.
Хиродзи. Я слышал, у нее уже есть ребенок.
Нисидзима. Да.
Хиродзи. Она, наверное, сильно изменилась?…
Нисидзима. Не так уж сильно. А это ваша сестра!
Хиродзи. Да.
Нисидзима. У меня есть одна ваша картина. Этот рисунок очень ее напоминает.
Хиродзи. Откуда она у вас?
Нисидзима. Жена Такаминэ подарила.
Хиродзи. Иногда я пытаюсь представить себе, что было бы, если бы я еще лет десять мог рисовать…
Нисидзима. Вы писали в повести, что уничтожили почти все свои работы.
Хиродзи. Да, искромсал перочинным ножом.
Нисидзима. Мне было горько читать об этом.
Хиродзи. А я не жалею. Зачем они мне? Ничего особенного эти картины не представляли… (Пауза.) Мне неловко спрашивать, но можно ли будет опубликовать повесть в вашем журнале?
Нисидзима. Сам бы я с радостью это сделал. К сожалению, не я один решаю.
Хиродзи. Простите меня, пожалуйста, но я буду вам так признателен, если это удастся.
Нисидзима. Я сделаю все возможное… Но одна эта вещь не принесет вам признания.
Хиродзи. Это понятно.
Входит Сидзуко, вносит чай и сладости.
Это ты, Сидзуко?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Моя сестра.
Сидзуко. Рада вас видеть.
Нисидзима. Очень приятно.
Кланяются друг другу.
Сидзуко (наливает чай). Как хорошо, что вы пришли. (Пауза.) Брат так беспокоился, что долго нет ответа.
Нисидзима. Меня не было в городе. Я только сегодня смог прочитать и сразу же пришел к вам.
Сидзуко. И ваше мнение?…
Нисидзима. По-моему, удачная вещь.
Сидзуко. Правда?
Нисидзима. Конечно. Я это не из вежливости говорю.
Сидзуко. И можно будет опубликовать?
Нисидзима. Надо посоветоваться с коллегами.
Сидзуко. А вы? Разве вашего мнения недостаточно?
Нисидзима. К сожалению, нет.
Сидзуко. Но если вы сами твердо решите, то наверняка все устроится.
Хиродзи. Сидзуко!
Сидзуко. Я добьюсь, чтобы ее напечатали. Хоть каждый день буду просить об этом… Люди думают, что слепой ни на что не способен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Никогда больше не увидят свет мои глаза… Никогда не увижу ваши лица. Я – инвалид. Обуза. Весь мой мир – лишь то, к чему я могу прикоснуться, потрогать, понюхать, услышать. А мне так хочется все это еще и видеть! Все мои надежды и мечты распались в прах. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я – художник. Я верил, что мои картины принесут мне счастье. Я и сейчас вижу во сне то, что хотел бы запечатлеть на полотне. Но я не могу этого сделать. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Перед самым призывом в армию я заканчивал портрет сестры во весь рост. Как-то за работой я сказал ей: «Вот увидишь, я добьюсь признания, непременно добьюсь! Судьба улыбнется нам. Дядя' будет рад, что я – художник, тетя тоже перестанет коситься… Мы не будем больше сидеть у них на шее. Удача придет! Я это чувствую, чувствую уже сейчас! Призрак победы маячит передо мной. Только еще чуть-чуть терпения!» Сестра верила мне. И не только сестра. Верили и мои друзья. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я выставлял свои картины, и один уважаемый критик дал о них весьма лестный отзыв. И вот молодой художник, уже почти уверенный, что признание идет к нему, внезапно теряет на войне зрение. Разумеется, ничего удивительного в этом нет. (Пауза.) От судьбы не уйдешь – нелепо жаловаться на нее. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я не хотел убивать и не хотел быть убитым. Я был против войны, которую начало государство. Но меня послали на фронт. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. И я пошел воевать. Стрелял. Участвовал в расстреле несчастного вражеского лазутчика. Я мысленно просил у него прощения, молился за него и нарочно целился мимо, но спасти, избавить его от страха смерти не мог. Его лицо до сих пор стоит передо мной. Какая-то неведомая сила заставила меня действовать против собственной воли. Что это за сила – не знаю. Но я не мог ей сопротивляться. Может быть, потому, что сам боялся смерти… Неужели все дело в этом?…
Сидзуко. Не могу так быстро.
Входит служанка.
Служанка. Сидзуко-сан, вас просит к себе хозяйка. Сидзуко. Скажи, что я приду. Служанка. Слушаюсь. (Выходит.) Сидзуко. Сейчас вернусь! Хиродзи. Хорошо, ступай!
Сидзуко уходит. Хиродзи берет карандаш и пробует писать. В отчаянии стонет, ложится на спину.
Служанка (входя). К вам гость.
Хиродзи. Кто?
Служанка. Господин Нисидзима – он так себя назвал.
Хиродзи. Кто?! Нисидзима?! Скорее зови. Извинись, что не прибрано, и скажи Сидзуко, что пришел Нисидзима. Служанка. Слушаюсь.
Оставшись один, Хиродзи как будто молится про себя. Появляется Нисидзима в сопровождении служанки.
Служанка. Добро пожаловать. Садитесь, пожалуйста. (Предлагает подушку.) Нисидзима. Спасибо.
Служанка (к Хиродзи). Пожаловали… (Уходит.) Хиродзи. Как хорошо, что вы пришли. Спасибо! Нисидзима. Что вы! Не стоит благодарности.
Кланяются друг другу, некоторое время молчат.
Извините, что долго не отвечал, – я только вчера вернулся из поездки… Утром прочитал рукопись, сразу же хотел написать вам, но потом решил, что лучше сам зайду и обо всем поговорю. Вы живете совсем рядом.
Хиродзи. Большое спасибо!
Нисидзима. Я считаю, что повесть удалась. Другой не мог бы написать так. Разумеется, есть некоторые недостатки, но вы сумели вложить в произведение всю жизнь – наполнить его своею кровью и слезами. Я почувствовал это, еще когда смотрел ваши картины. И теперь отчетливо ощутил, что и те картины и рукопись написаны одним человеком. Поздравляю с удачей. Не подумайте, что я говорю это из жалости…
Хиродзи. Значит, получилось?
Нисидзима. Я считаю, что да. Нельзя сказать, что в тексте нет никаких шероховатостей, но страдания вашей души отчетливо проступают в каждой строке. Видно, вы многое пережили…
Хиродзи. Знаете, я даже был близок к самоубийству. Сам удивляюсь, что до сих пор жив. Все это благодаря сестре. Она так радовалась, когда я вернулся домой – пусть калекой, но живым! Да и потом она прощала мне страшные приступы раздражительности, гнева – у Сидзуко были все основания возненавидеть меня. Просто счастье, что у меня есть такая сестра – без нее я потерял бы последнюю опору в жизни.
Нисидзима. Да, вам пришлось тяжело! Поверьте, я сочувствую всей душой!
Хиродзи. Во всяком случае, нужны огромные усилия, чтобы вновь стать нормальным человеком. Последнее время я много думаю о Хокиини Ханава. Он, правда, сейчас уже почти забыт, но его пример меня вдохновляет. Известно, что Бакин или Мильтон, ослепнув, диктовали свои произведения. Но к тому времени они были уже прославленными писателями. Другое дело – Элен Келлер… Думая о ней, я как-то воодушевляюсь. Не хочу уступать другим хотя бы в настойчивости. Это я для себя твердо решил. И я своего добьюсь… Только пока плохо представляю, каким образом. Как художник я все же был немного известен – я лишился зрения как раз тогда, когда меня только начали признавать. Мысленно я и сейчас рисую. Часто вижу во сне, что пишу картины. А когда просыпаюсь, бывает, даже кричу – до того больно. Помните, я писал в своей повести – глухой может сочинить музыку, но слепому картину не написать… Все же временами мне кажется, что простой рисунок можно было бы сделать. Но, видимо, только кажется… От скуки порой я пробую… (Показывает свои рисунки.)
Нисидзима. Это ваш автопортрет?!
Хиродзи. Да, здесь я еще зрячий.
Нисидзима. О! Это жена Такаминэ?!
Хиродзи. Похожа?!
Нисидзима. Очень похожа.
Хиродзи. Я слышал, у нее уже есть ребенок.
Нисидзима. Да.
Хиродзи. Она, наверное, сильно изменилась?…
Нисидзима. Не так уж сильно. А это ваша сестра!
Хиродзи. Да.
Нисидзима. У меня есть одна ваша картина. Этот рисунок очень ее напоминает.
Хиродзи. Откуда она у вас?
Нисидзима. Жена Такаминэ подарила.
Хиродзи. Иногда я пытаюсь представить себе, что было бы, если бы я еще лет десять мог рисовать…
Нисидзима. Вы писали в повести, что уничтожили почти все свои работы.
Хиродзи. Да, искромсал перочинным ножом.
Нисидзима. Мне было горько читать об этом.
Хиродзи. А я не жалею. Зачем они мне? Ничего особенного эти картины не представляли… (Пауза.) Мне неловко спрашивать, но можно ли будет опубликовать повесть в вашем журнале?
Нисидзима. Сам бы я с радостью это сделал. К сожалению, не я один решаю.
Хиродзи. Простите меня, пожалуйста, но я буду вам так признателен, если это удастся.
Нисидзима. Я сделаю все возможное… Но одна эта вещь не принесет вам признания.
Хиродзи. Это понятно.
Входит Сидзуко, вносит чай и сладости.
Это ты, Сидзуко?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Моя сестра.
Сидзуко. Рада вас видеть.
Нисидзима. Очень приятно.
Кланяются друг другу.
Сидзуко (наливает чай). Как хорошо, что вы пришли. (Пауза.) Брат так беспокоился, что долго нет ответа.
Нисидзима. Меня не было в городе. Я только сегодня смог прочитать и сразу же пришел к вам.
Сидзуко. И ваше мнение?…
Нисидзима. По-моему, удачная вещь.
Сидзуко. Правда?
Нисидзима. Конечно. Я это не из вежливости говорю.
Сидзуко. И можно будет опубликовать?
Нисидзима. Надо посоветоваться с коллегами.
Сидзуко. А вы? Разве вашего мнения недостаточно?
Нисидзима. К сожалению, нет.
Сидзуко. Но если вы сами твердо решите, то наверняка все устроится.
Хиродзи. Сидзуко!
Сидзуко. Я добьюсь, чтобы ее напечатали. Хоть каждый день буду просить об этом… Люди думают, что слепой ни на что не способен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14